27 июля 1784 года (240 лет назад) родился Денис Давыдов
Денис Давыдов Джордж Доу, 1828
|
27 июля (16 июля по старому стилю) 1784 года родился Денис Васильевич Давыдов – генерал-лейтенант, идеолог, организатор и предводитель партизанского движения, герой Отечественной войны 1812 года, русский поэт.
Про таких как Денис Давыдов, говорят: «он родился под счастливой звездой».
Действительно, этому человеку посчастливилось полностью реализоваться как полководцу, военному теоретику, литератору, семьянину. Ещё при жизни ему суждено было стать героем, живой легендой, пресытиться и даже устать от своей поистине всероссийской славы.
Военным подвигам поэта-партизана Давыдова посвящено немало как историко-биографических, так и художественных произведений. О литераторе и мемуаристе Давыдове сохранилась масса восторженных откликов современников, его трудами по военной истории и военному делу зачитывалось не одно поколение русских военачальников. «Счастливчика» Давыдова не коснулись ни гонения властей, ни сомнения критиков, ни забвение потомков. Он навсегда вошёл в историю, как легендарная личность, герой Отечественной войны 1812 года, друг и учитель А.С. Пушкина. Под именем Васьки Денисова увековечил его в своём романе «Война и мир» Л.Н. Толстой.
О ранних годах своей жизни, образовании, службе и начале творческой деятельности лучше всего, на наш взгляд, рассказал сам Д.В. Давыдов в предисловии к своему единственному прижизненному изданию «Некоторые черты из жизни Дениса Давыдова».
Остальные «черты», не вошедшие в блестяще изложенную бойким «давыдовским» пером автобиографию, давно восстановили и предъявили читателю исследователи жизни и творчества легендарного героя. Лишь об одном немаловажном эпизоде биографы Давыдова предпочитают упоминать вскользь, либо и вовсе умалчивают…
Известно, что после женитьбы на Софье Николаевне Чирковой (1819 год) Давыдов несколько охладел к военной службе, а когда супруга начала рожать ему детей, и вовсе запросился в отставку. Он устал от сражений, мечтал посвятить себя семье. Однако отставка последовала лишь после участия Дениса Давыдова в польской кампании 1831 года и присвоения ему чина генерал-лейтенанта..
В 1832 году отставной генерал-лейтенант Давыдов поселился в имении жены Верхняя Маза недалеко от Сызрани. Размеренная жизнь в степной деревне вознаградила героя долгожданным отдыхом. Он писал военно-теоретические труды, мемуары, занимался хозяйством, охотился, воспитывал детей (пять сыновей и четыре дочери). «Поэтические забавы», казалось, оставил навсегда.
«Для того, чтобы писать стихи, надобно, чтобы било нашу лодку,» - признавался Денис Давыдов в одном из писем к друзьям.
Однако уже зимой 1833 года, будучи проездом в Пензе, Денис Васильевич не на шутку увлёкся племянницей своего друга по армейской службе Д.А. Бекетова - красавицей Евгенией Дмитриевной Золотарёвой.
Биографы Давыдова обычно упоминают об этом «позднем» романе лишь в связи с циклом его поэтических произведений, посвящённых Золотарёвой. Между тем, увлечение убелённого сединами генерала, благополучного отца семейства двадцатидвухлетней барышней не могло не вызвать самых оживлённых пересудов в жадном до сплетен провинциальном городке. Про кого-нибудь другого тут же сочинили бы скандальный анекдотец, тихим шёпотом передавали бы его из уст в уста, хихикали за спиной, но Давыдова это ни в коей мере не коснулось. Насколько глубоко было чувство, во всяком случае, со стороны самого Дениса Васильевича, свидетельствует тот факт, что он сам не захотел скрывать свою любовь ни от молоденькой избранницы, ни от друзей, ни от местных сплетников. Он был счастлив, и упрекнуть поэта в «безнравственном поведении» не решились даже самые злые языки.
Полный страсти и нежности поэтический дневник трогательных отношений с Золотарёвой (1833-34 годы) можно назвать «жемчужиной» творчества Д. В. Давыдова. Благодаря усилиям Вяземского, который напечатал несколько стихотворений в столичных журналах, «пензенский» цикл вскоре стал известен всей России. Стихи Давыдова исполнялись как романсы и легли в основу более поздних произведений русских поэтов-песенников.
Денису Васильевичу оставалось жить совсем недолго (он умрёт уже весной 1839 года, в возрасте 54-х лет), но под конец его богатой событиями, бурной жизни судьба преподнесла воину-поэту великий дар: любить и быть любимым. На наш взгляд, первым и единственным, кто с пониманием и большим чувством написал об этой малоизвестной странице биографии знаменитого партизана, был А.С. Барков. Глава «Осенняя любовь гусара» из его книги о Давыдове позволяет взглянуть на автора «зачашных песен» и злободневных эпиграмм как на прекрасного лирического поэта, способного не просто быть счастливым, но и дарить это счастье окружающим людям, современникам и потомкам. «Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто...» (Д.В. Давыдов, из переписки с Е.Д. Золотарёвой)
Осенняя любовь гусара
О как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Ф.И. Тютчев
|
Долгая, с буранами да метелями, морозная зима 1833 года. Глухое заснеженное село Алферьевка Пензенской губернии с затейливыми, искусно выточенными резными наличниками на окнах, «подзорами»... Причем «подзоры» у каждой избы были свои, неповторимые, словно плотники старались щегольнуть друг перед другом в мастерстве и выдумке... Здесь, в доме боевого соратника по партизанской войне, весельчака и хлебосольного хозяина, «весьма храброго и надежного в деле» Дмитрия Алексеевича Бекетова Давыдов познакомился с его пленительной племянницей, двадцатидвухлетней красавицей Евгенией Золотаревой.
Начитанная и музыкально одаренная девушка недавно окончила пансион в Пензе. Она любила поэзию и помнила наизусть много стихов, в том числе и знаменитого партизана, о ратных подвигах которого была наслышана от своего дяди.
С первого взгляда Евгения произвела на Давыдова сильное, неизгладимое впечатление, словно весенняя радость на душу. Девушка эта как бы светилась изнутри каким-то особым, таинственным, необычайно притягательным светом. Лицо ее озаряла кроткая очаровательная улыбка. «Ах, как ты хороша, — восхищалась чуткая душа отставного, но еще бравого генерала. — У тебя высокий лоб и алые губы бантиком. У тебя густые, каштановые, зачесанные в тугую косу волосы. У тебя большие карие радостно-восторженные глаза, обрамленные длинными ресницами. В твоем наряде нет ничего броского, лишнего... Все строго, со вкусом. Нет дорогих камней, украшений, золота... Ибо не в них краса русская! Ты знаешь это и, видно, потому изящна, скромна и неотразима! В твоем девичьем, поэтическом облике все прелестно!» Судьбе гусара было угодно, чтобы его страстная натура нежданно-негаданно открыла в глухой провинции, в лице Евгении Золотаревой, предмет глубокого восхищения и поклонения.
Евгении впервые в жизни встретился столь блестящий, опаленный войной и не опьяненный славой, образованный человек, на которого она, затаив дыхание, могла часами смотреть снизу вверх, благоговея перед ним. «Я знаю, ты умен и талантлив, — молча говорили потупленные карие, с потаенным блеском, глаза Евгении. — Мне нравится, как ты то и дело обжигаешь меня своим жарким взором. Возможно, ты не хотел сразу показать, что очарован мною, но ты не умеешь скрывать своих чувств. На твоем лице — и лихая гусарская удаль, и азарт страстного охотника, и глубокие морщины на челе — след тяжелых и дальних походов и седой клок мудрости и печали в кудрях».
С той поры они стали видеться у друзей, на ярмарках, в церкви на Рождество, в театрах и на балах в Пензе. Перед Давыдовым простиралась широкая городская площадь, освещенная фонарями. Богатый дворянский особняк с белыми колоннами находился от него по правую сторону. У парадного подъезда вечерами здесь собирались знатные господа. В особенности среди них почитались одаренные люди — музыканты, поэты, композиторы. Нынче все они были приглашены на бал. К воротам то и дело подъезжали кареты, запряженные шестеркой, в сопровождении двух-трех экипажей. Взор пламенного гусара неустанно и страстно искал кого-то среди гостей. И вот наконец-то Давыдов вздохнул с облегчением и смиренно потупил глаза. Ее стройный стан был схвачен длинным, в пол-аршина подолом, напереди застегнутым пуговицами. А назади — бористое платье, называемое ферязью... Рубашка тонкая, кисейная, с пышными рукавами и кружевными манжетами. Грудь подпоясана лентою, а голова украшена пышной высокой прической с длинной косой. Походка девушки была легкой и плавной. То пензенская красавица Екатерина Золотарева пожаловала на бал: «себя показать да и на других посмотреть». Восхищенный чудом красы и прелести, Денис Васильевич писал Н. М. Языкову: «...Пенза — моя вдохновительница. Холм, на коем лежит этот город, есть мой Парнас с давнего времени; здесь я опять принялся за поэзию...»
В стихах Давыдов воссоздал облик своей «провинциальной прелестницы»:
В тебе, в тебе одной природа, не искусство,
Ум обольстительный с душевной простотой,
Веселость резвая с мечтательной душой,
И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!..
|
«...Вы всегда говорили мне, что из романов любите всегда менее игривые, — заметил в письме Евгении Давыдов. (Он часто посылал ей новые интересные издания, ноты, романсы...) — Я писал так моему поставщику Беллизару, и он мне прислал один из знаменитых — А. Дюма. Я не знаю, достоин ли он быть Вам предложенным, я его не читал, так как получил только вчера, а сегодня посылаю вам. Также посылаю повести Пушкина, прочтите их, я уверен, что Вы их будете ставить гораздо выше Павлова. Особенно «Выстрел», который Пушкин сам мне читал много раз, и я перечитываю его с большим удовольствием...»
Евгении Золотаревой Давыдов посвятил великолепный цикл лирических стихов, полных свободного, легкого и счастливого дыхания, без которого все чувства и мысли не стоят, как говорится, ломаного гроша. Они помечены 1833 и 1834 годами: «NN», «Ей», «Романс», «И моя звездочка», «Записка, посланная на бале», «О, пощади», «О, кто, скажи ты мне, кто ты...»
В альбом «виновнице своей мучительной мечты» — Евгении Золотаревой — Давыдов пишет:
О, кто, скажи ты мне, кто ты,
Виновница моей мучительной мечты?
Скажи мне, кто же ты? — Мой ангел ли хранитель
Иль злобный гений — разрушитель
Всех радостей моих? — Не знаю, но я твой!
Но только что во мне твой шорох отзовется,
Я жизни чувствую прилив, я вижу свет
И возвращается душа, и сердце бьется!..
|
А сколь радостна, сколь нежданна после разлуки встреча с любимой:
Когда я повстречал красавицу мою,
Которую любил, которую люблю,
Чьей власти избежать я льстил себя обманом, -
Я обомлел! Так, случаем нежданным,
Гуляющий на воле удалец, -
Встречается солдат-беглец
С своим безбожным капиталом.
|
При чтении этих строк, навеянных свиданием поэта с Евгенией, невольно вспоминается знаменитое тютчевское:
Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило...
О стихотворении «Речка», опубликованном в журнале «Библиотека для чтения», Денис Давыдов писал летом 1834 года А .М. и Н. М. Языковым: «Мое мнение, что в нем нет единства: читатель не догадается, к кому больше страсти — к речке или к деве, которая в конце пьесы является; надо было бы менее огня вначале, а то нет оттенка; эта ошибка неизгладима. Но все же стихи, кажется, и звучны и хороши...»
Но где б я ни был, сердце дани —
Тебе одной. Чрез даль морей
Я на крылах воспоминаний
Явлюсь к тебе, приют мечтаний,
И мук, и благ души моей!
Явлюсь, весь в душу превращенный
На берега твоих зыбей...
|
К этому звонкому, прелестному стихотворению один из пензенских композиторов написал музыку. И Давыдов сразу же передал ноты Евгении.
Стихотворение «Вальс» проникнуто трепетным и высоким чувством горячо влюбленного поэта:
Так бурей вальса не сокрыта,
Так от толпы отличена,
Летит, воздушна и стройна,
Моя любовь, моя Харита,
Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей!
|
Меж тем «пьеса» эта без ведома и разрешения автора и без его имени была напечатана в «Северной пчеле». Ходивший в Пензе в списках «Вальс» передал в редакцию журнала известный водевилист той поры П. Н. Арапов. Он снабдил это послание более чем прозрачным примечанием: «...Один из любимых наших поэтов, отдыхавший у нас от бурь военных — «в мире счастливый певец — Вина, Любви и Славы», — смотря на наших полувоздушных спутниц Терпсихоры, порхающих в вальсе, воспел одну из них...»
25 октября 1834 года Давыдов пишет в альбом своей «виновнице поэтических страстей»
Я не ропщу.
Я вознесен судьбою
Превыше всех! —
Я счастлив, я любим!
Приветливость даруется тобою
Соперникам моим...
|
Вскорости в журналах объявились первые страстные «песни любви» Давыдова, да еще с указанием города, где проживала «краса и прелесть» поэта. По сему поводу гусар гневался и добродушно корил Вяземского: «Злодей! Что ты со мною делаешь? Зачем же выставлять «Пенза» под моим «Вальсом»? Это уже не в бровь, а в глаз: ты забыл, что я женат и что стихи писаны не жене. Теперь другой какой-то шут напечатал «И моя звездочка...» — вспышку, которую я печатать не хотел от малого ее достоинства, а также поставил внизу Пенза. Что мне с вами делать? Видно, придется любить прозою и втихомолку. У меня есть много стихов, послал бы тебе, да боюсь, чтобы и они не попали в зеленый шкаф «Библиотеки для чтения». Вот что вы со мной наделали, или, лучше, — что я сам с собой наделал!
...Шутки в сторону, а я под старость чуть было не вспомнил молодые лета мои; этому причина — бродячий еще хмель юности и поэзии внутри человека и черная краска на ней снаружи; я вообразил, что мне еще по крайней мере тридцать лет от роду».
Порой, чтобы забыться и заглушить в себе внезапное и столь глубокое чувство, Давыдов с азартом предавался своим давнишним утехам: на ранней заре со стаей гончих ездил на охоты по волкам и зайцам или же долгие часы до самозабвенья просиживал за широким, обложенным бумагами и книгами письменным столом, воспоминая о былых походах. Преданному другу Вяземскому, посвященному во все душевные страсти и муки, Денис Васильевич писал, сетуя, что «собачья охота и травля поляков, о коих пишу», увлекли немного в другую сторону, да жаль, что ненадолго... И пламенный гусар вновь повсюду искал встреч со своей «прелестницей» и «предвещательницей дня». Он слал ей любовные послания:
Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, -
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
Я вас люблю затем, что это — вы!
|
Пришедший столь нежданно, трепетной и тревожной, осенней любви Давыдов отдал свои самые светлые душевные порывы, посвятил ей все свое поэтическое вдохновение:
Я люблю тебя, без ума люблю!
О тебе одной думы думаю,
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка.
Ты взгляни, молю, на тоску мою
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого...
|
В те годы не только в Москве и Петербурге, но и во многих провинциальных городах вошло в моду увлечение театром, благородными спектаклями. Конечно же, этим славилось высшее общество. «Партикулярные спектакли» давались два, а то и три раза в месяц в роскошных дворянских особняках, обычно в больших фамильных залах. Актерами состояли сами господа-любители и крепостные крестьяне.
«В означенный заранее день, к вечеру, внезапно заноет-засосет в груди, места себе не найдешь в доме, — вспоминает Денис Давыдов. — Захлопнешь страницу романа или же прервешь свои записи. Снимешь с вешалки парадный костюм и спешно отправляешься в театр. Едва коснувшись фигурной резной дверной ручки, чувствуешь, как кровь закипает в висках. В полутьме делаешь робкие шаги по залу и внезапно обнаруживаешь перед собой кумира. Евгения Золотарева сидит в кресле и смотрит не на сцену, а словно куда-то вдаль. Мне кажется, что она может служить превосходной моделью русской красавицы даже самому знаменитому живописцу. Однако более всего чарует меня ее голос, плавный и задушевный, будто Евгения произносит слова нараспев».
Однажды, повстречав Золотареву в театре, пламенный поэт умолял ее дать ему разрешение на переписку. Однако Евгения, боясь огласки, вначале отказала ему. Тогда Денис Васильевич заверил ее, что будет свято хранить тайну, прежде всего потому, что он женат, а кроме того, будучи вожаком партизан, он ни разу не выдал ни одного секрета куда более важного.
Так завязалась между ними короткая переписка на французском языке.
В каждое свое послание пламенный гусар вкладывал столько любви, что провинциальная красавица была вынуждена его предостеречь: «Язык Вашего письма очень пылок и страстен. Вы заставляете меня трепетать. Зачем Вы вкладываете столько чувства в ту полную шарма и романтики дружбу, которая меня так радует?»
«Вы осмелились предложить мне дружбу?! — отвечал Евгении глубоко опечаленный Денис Давыдов. — Но, помилуйте, мой жестокий друг! Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто. Будьте серьезнее хоть раз в жизни! Умоляю Вас! Если хотите от меня избавиться, от меня, который удручает Вас и который надоедает Вам, лучше сразу убейте меня! Не моргнув глазом воткните в сердце кинжал! И скажите: «Я Вас не люблю! Я Вас никогда не любила! Все, что было с моей стороны, это просто-напросто обман, которым я забавляюсь...»
Умом понимая всю зыбкость и безнадежность своего внезапного увлечения, Давыдов тем не менее резко отвергает дружбу Золотаревой и заканчивает свое послание новым, горячим признанием в любви:
Что пользы мне в твоем совете,
Когда я съединил и пламенно люблю
Весь Божий мир в одном предмете,
В едином чувстве — жизнь мою!
|
Об этом замечательном цикле стихов Давыдова Белинский писал: «Страсть есть преобладающее чувство в песнях любви Давыдова; но как благородна эта страсть, какой поэзии и грации исполнена она в этих гармонических стихах. Боже мой, какие грациозно-пластические образы!»
Пламенный гусар поражал современников непредсказуемыми всплесками, буйством и широтой своей деятельной, пылкой и страстной, истинно русской натуры.
Меж тем встречи Давыдова с Евгенией становились все реже и реже, прекращалась переписка, роман заканчивался. С угасанием светлого и незабвенного, радостного и щемяще мучительного чувства к пензенской красавице Евгении Золотаревой обрывается и бурно всколыхнувшееся вновь поэтическое вдохновение стойкого бойца. Ушла, растворилась любовь, точно луч горячего закатного солнца в осенних сумерках, однако музыка от нее в душе осталась. Сохранилась до последних дней жизни гусара. Музыка хрустальная, поэтическая, подобная песне вольного полевого жаворонка по весне, что льется, не смолкает над полями и лугами до самого вечера где-то высоко-высоко под белоснежными облаками.
В «Выздоровлении» Давыдов прощается со своей «Харитой», узнав, что она, по настоянию родных, наперекор душе принимает предложение и выходит замуж за уже немолодого драгунского офицера в отставке, участника войны 1812 года, помещика В. О. Манцева:
Прошла борьба моих страстей,
Болезнь души моей мятежной,
И призрак пламенных ночей
Неотразимый, неизбежный,
И милые тревоги милых дней,
И языка несвязный лепет,
И сердца судорожный трепет,
И смерть и жизнь при встрече с ней...
Исчезло все!..
|
Давыдов покидает свои «благословенные степи» и уезжает в Москву. Оттуда он с грустью пишет Вяземскому в Петербург: «...Итак, я оставил степи мои надолго... Однако не могу не обратить и мысли и взгляды мои туда, где провел я столько дней счастливых и где осталась вся моя поэзия!»
Елена Широкова
Литература:
Барков А.С. Денис Давыдов.— М.: ИТРК, 2002.
|