сегодня29марта2024
Ptiburdukov.RU

   Бог не может изменить прошлое, но историки могут. И, должно быть, как раз потому, что иногда они оказывают эту услугу, Бог терпит их существование.


 
Главная
Поиск по сайту
Контакты

Литературно-исторические заметки юного техника


Вчера (12 ноября) 13 ноября Завтра (14 ноября)


203 года назад (в 1821 г.) родился М.В. Буташевич-Петрашевский


М.В. Буташевич-Петрашевский

1 ноября (13 ноября по новому стилю) 1821 года родился Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский. Этот человек вошёл в историю как русский революционер-утопист, глава так называемого революционного кружка «петрашевцев», по делу которого проходил практически весь цвет русской интеллигенции 1830-40-х годов: Ф.М. Достоевский, А. Плещеев, С.Дуров, А. Баласогло, И.Ястржембский и др.

В биографии Буташевича-Петрашевского нет практически никаких загадок, она подробно изучена такими столпами российской и советской исторической науки, как В.И. Семевский, В.Р. Лейкина-Свирская, М.В. Нечкина, Б.Ф.Егоров, В.А. Десницкий.

Тем не менее, руководитель кружка «петрашевцев» и по сей день представляется настолько нетипичной для своего времени фигурой, что оценить его деятельность однозначно не смогли ни современники, ни потомки. Кто он: подвижник, непримиримый борец, мученик совести или просто обиженный в детстве мальчик, который всю жизнь стремился поступать, вопреки воле тех, кто был сильнее его?..

Детство и юность

Михаил Васильевич родился в Санкт-Петербурге, в семье придворного штаб-медика Василия Михайловича Буташевича-Петрашевского (1787-1845). Его крестным отцом был, не больше не меньше, сам император Александр I. Правда, в качестве заместителя монарха у купели новорожденного стоял герой Отечественной войны 1812 года граф Милорадович. По иронии судьбы, именно Петрашевскому-старшему пришлось через четыре года вытаскивать из умирающего графа Милорадовича пулю декабриста Каховского. По происхождению Михаил Васильевич был дворянин. Его мать, Феодора Дмитриевна Фалеева (1802-1867), женщина жёсткая и своенравная, практически всеми биографами Петрашевского представляется неким семейным деспотом. Она имела несколько крупных поместий, доставшихся ей по наследству от состоятельных родственников, владела в Петербурге доходными домами. Своего мужа-подкаблучника Феодора Дмитриевна откровенно презирала, сына ненавидела за его строптивость, а дочь кормила так скудно, что вскоре добилась полного расстройства её здоровья.

Между тем, родители искренне заботились об образовании и будущей карьере своего единственного сына. В возрасте 10 лет Михаил был отдан в Царскосельский лицей. В 1830-е годы обстановка в лицее мало напоминала времена Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера. Учебное заведение превратилось в престижную школу юных чиновников-карьеристов. В чужом холодном окружении лицея Буташевич-Петрашевский выделялся крайне дерзким, нестандартным поведением. Он не выносил ни административного, ни морального давления, а желание родителей видеть его важным государственным человеком вызывало у подростка постоянный протест. В детстве это выливалось в озорство и ухарство, а в юности превратилось в вызывающую эксцентричность. Сыну придворного медика многое прощалось, но всему есть пределы. Лицейское начальство, несмотря на успехи юноши в учёбе, выпустило его с XIV классом - коллежским регистратором (обычно лицей заканчивали с X-XI классом по Табели о рангах). При этом знания его по всем предметам были признаны «отлично хорошими», а поведение – «довольно хорошим». Родители отказали Михаилу в содержании, а потому по окончании лицея, в 1840 году, он поступил на службу переводчиком в Министерство иностранных дел. Одновременно – вольнослушателем на юридический факультет Петербургского университета. Именно в стенах университета Михаил Васильевич познакомился с трудами социалистов-утопистов, и это знакомство круто изменило его и без того нелёгкую жизнь.

Вскоре после окончания университета Буташевич-Петрашевский задумывает издание журнала и набрасывает интересующие его темы статей, назвав этот конспект — «Запас общеполезного» (1842—43); здесь впервые нашёл свое выражение фурьеризм Петрашевского. Таковы темы: «Очерк состояния России, как государства, т.е. одной из случайных форм ассоциаций человеческих», «О системе взаимного содействия», «О началах распределения богатств или дивиденда между производителями» и т.д. Но средств на издание журнала у чиновника МИДа не было. Он жил лишь своим жалованием, а взаимопонимания с матерью в материальных вопросах так и не нашёл. За каждые получаемые от неё в долг 3-4 рубля, Феодора Дмитриевна требовала долговые расписки, а после смерти отца в 1845 году между матерью и сыном разгорелся настоящий скандал. Михаилу удалось буквально «выцарапать» у матери просторную квартиру и некоторую часть наследства, но доходными домами, принадлежавшими когда-то отцу, продолжала владеть властная вдова. Не признавая претензий взрослого сына на независимость, она вновь упрекала его за праздность, нежелание делать карьеру, считала, что Михаил тратит много времени на друзей и денег на «бесполезные» книги. Весьма отрицательно матушка относилась и к добровольной «адвокатской» деятельности Петрашевского. Адвокатуры как таковой тогда ещё не существовало, а молодой юрист часто брался «ходить по делам» в сенат, защищая интересы бедных людей, которые не могли ничем заплатить ему за услуги.

Фурьерист-утопист

Ряд житейских неудач, вместе с книжными влияниями, дурным отношением родителей и нравственным одиночеством, привели Буташевича-Петрашевского к тяжелому душевному кризису, едва не закончившемуся самоубийством. Передумав уходить из жизни, Михаил Васильевич писал: «Не находя ничего достойным своей привязанности — ни из женщин ни из мужчин, я обрек себя на служение человечеству, и стремление к общему благу заменило во мне эгоизм и чувство самохранения, уважение к истине подавило во мне всякую вспышку самолюбия».

О взглядах Буташевича-Петрашевского в период 1841-45 годов свидетельствуют его заметки — «Мои афоризмы, или отрывочные понятия мои обо всем, мною самим порожденные». В этих «афоризмах» автор высказывается за федеративную (на принципе национальности) организацию государства, республиканский образ правления с выборными должностными лицами; считает ненужными огромные войска, ибо война не могла бы иметь места при федеративном устройстве государств; размышляет о народном образовании, о положении фабричных и земледельческих рабочих, о Польше, о положении женщины и т.д. Некоторые темы касаются вопросов религии, права. В 1843 году Петрашевский начал разрабатывать вопрос об освобождении крестьян, активно штудировал труды западных социалистов А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна.

Ш. Фурье проповедовал гармоничное, справедливое общество, где каждый мог бы раскрыть свои способности, трудиться и получать достойное вознаграждение, не угнетая при этом других. Люди будущего, в мечтах Фурье, должны были объединяться в общины — «фаланги», и жить во дворцах-мастерских — «фаланстерах». Установление подобного строя, по мысли философа, не требовало коренных изменений в обществе, а тем более революции. Пытаясь воплотить в жизнь идеи любимого утописта, Петрашевский построил фаланстер в небольшом имении, полученном в наследство от отца. Крестьяне посчитали, что барин таким образом решил покончить не только с индивидуальным хозяйством, но и с институтом семьи, отменив право мужей на венчанных им жён, и пустили своему благодетелю «красного петуха». Фаланстер сгорел дотла, но неудача первого опыта не разочаровала Петрашевского.

К этому времени у Буташевича-Петрашевского сложился круг знакомых, окончательно выяснилась и жизненная цель — пропаганда социализма (т.е. фурьеризма). Составив хорошую библиотеку, Петрашевский охотно давал книги для чтения всем знакомым и даже просто желающим, постоянно заводил споры о социальных системах, заставляя многих заинтересоваться ими. С этой же целью пропаганды социализма он принял самое живое участие как редактор и главный сотрудник в работе над вторым выпуском «Карманного словаря иностранных слов» издателя Н. Кириллова. Под видом этого словаря намеревалось распространение социалистических учений в широких кругах читающей публики.

После конфискации и сожжения «Словаря» властями, Буташевич-Петрашевский решил до 30-летнего возраста не печатать «ничего капитального», а «предпочёл всё в голове своей привести в порядок».

В 1844 году он даже пытался «взяться за ум» и занять место преподавателя юридических наук в Александровском Царскосельском лицее, но получил суровый отказ. Его там помнили, как завзятого хулигана. Либеральный ход мыслей бывшего выпускника, как и его открытое желание «проповедовать» социализм, напугали лицейскую администрацию. Не без её участия, за «говоруном» Петрашевским на два месяца был установлен секретный надзор.

Кружок Петрашевского

Осенью 1845 года в доме Буташевича-Петрашевского на окраине тогдашнего Петербурга стали собираться студенты, учителя, молодые офицеры, чиновники, художники, журналисты и писатели. Объединило их вначале чтение книг из уникальной библиотеки Михаила Васильевича. Затем собрания стали регулярными. В течение четырёх лет (1845-1848), по пятницам, у Петрашевского собиралось от 20 до 30 человек. За докладом одного из присутствующих обычно следовало обсуждение социалистических теорий, научных, общественных и политических вопросов. В собраниях петрашевцев принимали участие Ф.М. и М.М. Достоевские, М.Е. Салтыков-Щедрин, В.Н. Майков, А.Г. Рубинштейн, С. Дуров, П.П. Семенов (Тян-Шанский), состоятельный курский помещик Н.Спешнев, гвардейские офицеры Н.П. Григорьев, Н. Момбелли, А.Пальм и другие. Сам Буташевич-Петрашевский весьма эмоционально говорил о фурьеризме, о гласном и общественном суде, об отмене крепостного права. Он считал, что только мирная агитация может способствовать переменам в сознании и общественном устройстве.

Иначе подходил к делу один из наиболее активных членов кружка – Николай Спешнев. В отличие от Петрашевского, он был замечательно красив, харизматичен, считал себя настоящим революционером и прирождённым лидером. Жизнь Спешнева была окружена кучей сплетен. В 1842 году он сбежал за границу в Швейцарию с женой своего друга, где она, то ли отравилась, то ли умерла после родов, оставив Спешневу двух незаконнорожденных детей. Спешнев же с отчаянья принялся за благоустройство общества. Познакомившись за границей с Герценым и Бакуниным, он придумал «Русское тайное общество», объявил себя коммунистом и атеистом. В 1847 году вернулся в Россию и начал переманивать к себе людей Петрашевского. Спешнев предлагал создать тайное общество, взбунтовать уральских рабочих и двигаться с ними на Петербург, поднимая по пути крепостных крестьян. Наиболее радикально настроенные члены кружка готовы были последовать за столь одиозной фигурой, однако и фаланстеры Петрашевского, и «революция» Спешнева были фантазией чистой воды, оставаясь лишь на бумаге.

В 1840-х годах подобные «тайные» общества собирались во многих столичных домах, практически на всех студенческих вечеринках высказывались модные социалистические идеи. Это не считалось чем-то незаконным или из ряда вон выходящим. Но почему же именно «кружком» Петрашевского так заинтересовалась полиция?

Дело петрашевцев

Современники считали Петрашевского человеком со странностями. Внешность Михаила Васильевича была весьма оригинальной: среднего роста, полный, весьма крепкого телосложения, брюнет. На одежду свою он мало обращал внимания, волосы часто были в беспорядке; во взоре более всего выражалась глубокая задумчивость, презрение и едкая насмешка. Во время николаевского царствования гражданским чиновникам запрещалось носить бороду, усы и длинные волосы. Петрашевский же отрастил и усы, и бороду, и длинную шевелюру. Его необычная манера одеваться (широкий бесформенный плащ и невиданная шляпа «о четырёх углах») также была своего рода протестом против казарменного однообразия, которое Николай I внедрял в жизнь общества. Демонстративное поведение Петрашевского вызывало удивление и недовольство начальства, а его эксцентричные выходки обсуждал весь Петербург.

Однажды, по слухам, он явился в Казанский собор, переодетым в женское платье, не слишком усердно замаскировав свою густую черную бороду. На эту странную богомолку сразу обратили внимание соседи. Публика стала испуганно шарахаться в стороны. Кто-то вызвал полицию. К Петрашевскому подошёл квартальный надзиратель и сказал: «Милостивая государыня, вы, кажется, переодетый мужчина». Михаил Васильевич не растерялся и ответил в духе будущего театра абсурда: «Милостивый государь, а мне кажется, что вы - переодетая женщина». Квартальный смутился, а Петрашевский успел улизнуть.

Желание Михаила Васильевича эпатировать окружающих не ограничивалось по-мальчишески хулиганскими, бессмысленными выходками.

Ещё в 1847 году, после неудачной попытки внедрить в своём имении фаланстер, пострадавший помещик Буташевич-Петрашевский представил в следственную комиссию записку, в которой уверенно доказывал, что в 5-6 лет учение Фурье может осуществиться, поэтому он не оставит попытки воплощать на практике социалистические идеи.

В феврале 1848 года, когда Европа уже пылала пожаром очередной буржуазной революции, Петрашевский подал в петербургское дворянское собрание записку об увеличении ценности дворянских имений. В этом опусе он предлагал дать купцам право покупать дворянские имения с личным при этом освобождением крестьян этих имений, учредить земские кредитные учреждения, земледельческие банки, понизить процент по залогу имений в казенных кредитных установлениях, улучшить формы судопроизводства и установить надзор за администрацией. Радикализм Петрашевского выразился в рекомендации начать немедленную реформу суда, ускорить мероприятия по отмене крепостного права. Вынесение либеральных идей на всеобщее обсуждение, да ещё в письменной форме, не могло не привлечь внимания III Отделения.

Для наблюдения за «кружком» Буташевича-Петрашевского был направлен полицейский агент, бывший студент Антонелли. Отдавшись всецело делу пропаганды социализма, Петрашевский никогда не упускал случая познакомиться с новым человеком, поговорить с ним, пригласить его к себе на пятницу. Он готов был тратить своё время на всякого встречного, чем и воспользовался Антонелли.

Согласно его донесениям, высказанные на собраниях у Петрашевского «вредные мысли» сводились к следующему: Ястржембский 18 марта произносил речь, которая «была усеяна солью на здешнее чиномание». Он же с похвалой отозвался о Прудоне, но «Ламартина разбирал с самой дурной стороны». Головинский на собрании 1 апреля «отличался красноречием, дерзостью выражений и самым зловредным духом, разбирая три главные вопроса: освобождение крестьян, свободу книгопечатания и преобразование судопроизводства». Кузьмин «принимал участие в прении о тех же вопросах». Тимковский, «говоря о намерении принести жалобу в правительствующий сенат на неправильное его увольнение от службы, присовокупил, что этим единственно хочет подать пример и другим, подобно ему отставленным от службы, которые теряют вместе со службой и своё пропитание». Ахшарумов «говорил, что вопросы о судопроизводстве и об освобождении крестьян должны разрешиться в один и тот же день». Григорьев «принимал участие в прениях об освобождении крестьян». Дуров в «заседании» 25 марта читал своё пропущенное цензурой и следовательно свободно обращавшееся в книжной торговле предисловие к сочинениям Хмельницкого. «Все общество рукоплескало. Дуров жаловался, что цензура многое не пропустила, но Петрашевский прибавил: все должны стараться писать в подобном духе, потому что, хотя цензура вымарает десять, двадцать мыслей и идей, но хотя пять да все-таки останутся»…

Невозможно не согласиться с мнением большинства либерально-демократических и советских историков: «дело» кружка М.В. Буташевича-Петрашевского было состряпано практически из ничего и намеренно раздуто до размеров антиправительственного заговора. Царская администрация и сам Николай I, напуганные выступлением 1825 года, в любом либеральном высказывании стремились разглядеть призыв к бунту. А жандармские чиновники не упустили шанс сделать себе карьеру.

Через 13 месяцев наблюдение за собраниями в доме Петрашевского было закончено. В ночь с 22 на 23 апреля 1849 года титулярный советник М.В. Буташевич-Петрашевский вместе с другими активными участниками кружка подвергся аресту и заключению в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Как ни старались ретивые следователи, они так и не сумели отыскать в известных им высказываниях арестованных никакого реального заговора. Незаконных действий или призывов к ним петрашевцы также не предпринимали и даже не планировали. Под следствием оказались совсем ещё молодые люди, в основном дворяне, которые не видели за собой никакой вины, а в Алексеевском равелине с ними обращались как с опасными заговорщиками или государственными преступниками. Некоторые (Григорьев), не выдержав издевательств, повредились в рассудке. Некоторые (Пальм, Кропотов) «пошли навстречу» полицейским провокаторам, оговорив себя и своих товарищей.

Буташевич-Петрашевский на следствии вёл себя странно. Сначала он не хотел отвечать на вопросы, справедливо считая свои поступки легальными, а потом, убедившись в серьезности ситуации, и поняв, чем его агитационная болтовня может обернуться для его товарищей, не на шутку перепугался. Вместо того, чтобы использовать свои знания существующих законов и аргументировано защищаться, профессиональный юрист Петрашевский стал засыпать следственную комиссию множеством разнообразных записок. В этих довольно сумбурных посланиях он резко критиковал следственное производство, требовал от государя назначения учёной комиссии для разбора учения Фурье, продолжал доказывать жандармам их невежество и полную неосведомлённость в вопросах утопического социализма. Такое поведение лишь усугубило негативное отношение следствия к «главарю заговорщиков» и никак не облегчило участи других арестованных.

Военный суд приговорил 21 петрашевца (в том числе Петрашевского, Достоевского, Дурова, Спешнева, Григорьева) к расстрелу. 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу в Петербурге разыгралась инсценировка их казни. Приговорённым прочли конфирмацию смертного приговора; подошёл с крестом в руке священник в чёрной ризе, переломили шпагу над головой дворян. На всех, кроме Пальма, надели предсмертные рубахи. Петрашевскому, Момбелли и Григорьеву завязали глаза и привязали к столбам. Офицер скомандовал солдатам целиться. Григорьев, который и без того от одиночного заключения несколько повредился в уме, в эти минуты совсем его лишился. В последнее мгновение ударили отбой. Привязанным к столбу развязали глаза и объявили об отмене смертной казни. Затем всех отправили обратно в крепость, за исключением Петрашевского, которого тут же на плацу усадили в сани и с фельдъегерем отправили прямо в Сибирь, в бессрочную каторгу.

Петрашевский в Сибири

Из письма М.В. Петрашевского к матери, Феодоре Дмитриевне:

«Любезнейшая маменька! Я назначен в Нерчинск, в каторжную работу с некоторыми из моих знакомых. Это вам, вероятно, известно из газет, если об этом напечатать почтено удобно. Не буду говорить, что вытерпел я во время моего содержания в крепости, - это превосходит всякое вероятие. То же не дай Бог терпеть лихому татарину, что потерпел я проездом (не отдыхая ни часу) в течение одиннадцатидневного пути с курьером из Петербурга в Тобольск. И дальнейшее странствие от Тобольска несладко, просто мучительно. Прошу вас заранее приготовить некоторую сумму денег, чтобы не умирать почти с голоду и иметь необходимое...»

Пешком в составе партии каторжников Петрашевский проделал путь из Тобольска в Иркутск, затем в Нерчинск. Зимой. Семья не оставляла его: мать посылала необходимые вещи и деньги, сестра Елизавета Васильевна и двоюродный брат И.А. Вахрушев ходатайствовали о смягчении приговора, навещали Петрашевского в ссылке.

Только по манифесту от 26 августа 1856 года он был освобождён от каторжной работы и переведён на поселение в Иркутск. В отличие от своего «подельника» Ф.М. Достоевского, Буташевич-Петрашевский не смирился, не пересмотрел прежних взглядов, не смог простить несправедливого наказания. И в ссылке, под надзором властей, неугомонный характер Михаила Васильевича ещё долго даёт о себе знать.

В Иркутске, вместе с декабристом Д. Завалишиным, Петрашевский начал кампанию против генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева, замешанного в деле убийства на дуэли чиновника Неклюдова. За это бывший каторжник был выслан в село Шушенское Енисейской губернии.

В 1860 году сестра Петрашевского боролась в столице о смягчении положения брата и добилась аудиенции у приехавшего в Петербург генерал-губернатора Восточной Сибири Корсакова. Тот припомнил ей вариант отзыва М.В. Петрашевского о себе (по поводу частых отлучек генерал-губернатора в столицу): «Корсаков имеет столь же прав на генерал-губернаторство, как всякая почтовая лошадь. Лошадь его умнее его...»

Лишь мае 1861 года, вняв просьбам родственников, власти разрешили Буташевичу-Петрашевскому приехать в Красноярск для приискания занятий и свидания с двоюродным братом И.А. Вахрушевым. Петрашевскому стало известно, что кузен Вахрушев передавал его письма к матери нераспечатанными в охранку. Очевидно, что Вахрушев делал это не по своей доброй воле: таков был порядок. Но ссыльный «революционер» вновь не даёт себе труда понять ситуацию, не ценит родственного участия:

«Мои отношения к ним по причине нашего близкого родства существуют, но они прилично холодны, как это предписывает мне уважение к самому себе, они таковы, что если б я умирал с голоду, то с просьбою о куске хлеба обратился ко всякому другому, а не к ним».

Тем не менее, в ссылке Петрашевский продолжает жить на посылаемые ему семьёй средства, не умирает с голоду и не ищет себе ни службы, ни каких-либо определенных занятий. Собственные незаслуженные страдания и окружающая несправедливость по-прежнему глубоко ранят его, вызывая открытый протест. Из Красноярска он бомбардирует центральные власти и сибирские газеты своими разоблачительными письмами, вновь пытается влиять на общественность путём индивидуальных бесед с гласными городской думы. Это вызвало гнев городских властей и церковников. Пришлось посидеть месяц в Красноярском тюремном замке за то, что демонстративно подписался потомственным дворянином в прошении о причислении себя к красноярским мещанам. Из острога Петрашевскому удалось телеграфировать в Петербург о «незаконных» действиях властей против него. Это переполнило чашу терпения губернатора. 21 марта 1864 года последовал указ о высылке скандалиста-Петрашевского из Красноярска.

Енисейский губернатор хлопотал, чтобы Петрашевскому назначили местом ссылки Туруханск, но высшее начальство оказалось гуманнее. Его снова выслали в Минусинский округ, сначала в Шушенское, а затем в Кебеж. Однако и здесь Петрашевский не угомонился. Он пишет свои разоблачительные корреспонденции, лечит крестьян, становится добровольным ходатаем по их делам.

2 мая 1866 года Петрашевского переводят в село Бельское Енисейского округа, глухую заброшенную деревню в 100 верстах от Енисейска, со всех сторон окруженную непроходимой тайгой. Поселили его в доме на краю села, в тесной комнатке с земляным полом. Но Петрашевского изменить было уже невозможно. Гражданская непримиримость бывшего каторжника теперь граничила с сумасшествием. Он снова шлёт в газеты свои «дерзостные писания», обличает власти, бунтует против их произвола. 6 декабря 1866 года Михаил Васильевич вернулся из Енисейска, куда ездил для разбирательства своей судебной тяжбы, а на следующее утро его нашли мёртвым: кровоизлияние в мозг.

На смерть непримиримого борца откликнулся герценовский «Колокол»: «Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский скоропостижно скончался в селе Бельском Енисейской губернии 45 лет. Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы жертвой правительственных гонений».

Из завещания М.В. Петрашевского, написанного вскоре после ареста в каземате Петропавловской крепости: «...Насчёт погребения моего больших хлопот не делать, а совершить самым экономическим образом, - всего лучше отдать в анатомический театр для приготовления анатомических препаратов...»

В глухом сибирском селении Бельское анатомического театра не существовало. Хоронить одинокого ссыльного было некому. Труп два месяца пролежал в холодильнике, а весной был зарыт вне кладбища, ибо умер Петрашевский «без покаяния», да и с местными попами отношения у него были натянутые. Мать, Феодора Дмитриевна, не нашла в себе сил посетить могилу сына: она пережила Михаила всего на несколько месяцев.

Ф.М. Достоевский, в отличие от Герцена, не считал М.В. Буташевича-Петрашевского ни героем, ни революционным подвижником. «Социализм тогда для нас был религией,» - отмечал писатель, анализируя своё участие в собраниях кружка. В глазах позднего Достоевского, одержимость Михаила Васильевича в его борьбе с несправедливостью, деспотизмом, произволом вышестоящих роднила этого человека с одержимостью бесов-революционеров, которые отпали от Бога и во что бы то ни стало стремились разрушить существующий порядок. Не случайно Фёдор Михайлович, желая подчеркнуть особую несимпатичность кого-либо из своих персонажей, использовал созвучные фамилии «Петрашевский» имена и отчества: Пётр Верховенский, Пётр Петрович Лужин и т.д. В этом, на наш взгляд, весьма символично отражён отказ бывшего петрашевца от прежних взглядов и полное отрицание их.

Безвинно пострадав в самом начале, М.В. Буташевич-Петрашевский всю оставшуюся жизнь находил в себе силы для неравной борьбы, но так и не нашёл мужества, чтобы просить прощения у тех, кого сделал несчастными. Доставив много горя своим близким, он пользовался, как должным, их расположением и участием, но так и не покаялся перед ними…

Елена Широкова

Использованы материалы:

Егоров Б.Ф. Петрашевцы. – Л.:Наука, 1988;

Лейкина-Свирская В.Р. Петрашевцы. – М., 1965;

Семевский В. И. M. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы. M., 1922

Газета «Красноярский рабочий», «Петрашевский в Сибири»


Идея, дизайн и движок сайта: Вадим Третьяков
Исторический консультант и литературный редактор: Елена Широкова